Позитивизм и неудавшаяся попытка похоронить метафизику

Чтение | Философия

Д-р Джузеппина Д’Оро | 2023-08-14

Справедливо будет сказать, что сегодня метафизика процветает. В философии сознания панпсихисты утверждают, что природа реальности не совсем такова, какой ее представляют себе физикалисты; в современной аналитической метафизике в моде дебаты о природе времени. Этого не было в первой половине двадцатого века, когда логический позитивизм предпринял одну из самых резких атак на саму идею о том, что природа реальности может быть познана только путем априорного размышления, сидя в так называемом философском кресле. Логический позитивизм стремился положить конец тому, что он считал неразрешимыми метафизическими псевдоспорами, заявляя, что подлинные утверждения о знании должны быть проверяемыми; что должны быть, по крайней мере в принципе, доказательства, на которые можно ссылаться, чтобы определить, является ли утверждение истинным или ложным. Утверждения, истинность или ложность которых не может быть установлена таким образом, как гласит аргумент, выражают бессмысленные утверждения. И трактаты, в которых они содержатся, должны быть преданы огню, как предлагал Юм.

Однако логическому позитивизму не удалось по-настоящему оставить позади метафизику. Вместо того чтобы покончить с идеей о возможности познания чистого бытия, он просто поставил естествознание в привилегированное эпистемическое положение, которое когда-то занимало философское размышление как беспредпосылочную форму познания, способную раскрыть реальность в себе. Как утверждал Коллингвуд в «Эссе о метафизике» (1940) — тонко замаскированной атаке на «Языковую истину и логику» Айера (1936), — единственный способ выйти за пределы метафизики, которую критикует логический позитивизм, это признать предпосылки, которыми руководствуются наши попытки прийти к познанию реальности в различных областях исследования и сделать более ясной ту роль, которую они играют в порождении вопросов, на которые пытаются ответить различные формы знания. Только после признания той роли, которую предпосылки играют в формировании вопросов, которые мы задаем (и на которые ищем ответы) в различных формах исследования, можно по-настоящему выйти за пределы некритической догматической метафизики, с которой позитивизм пытался, но, возможно, не смог покончить.

А. Дж. Айер (1934) проиллюстрировал бессмысленность метафизических споров, противопоставив спор между двумя искусствоведами, обсуждающими подлинность полотна, приписываемого Гойе, спору между идеалистом и метафизиком-реалистом. По его словам, существуют факты, на которые можно сослаться, чтобы решить, является ли полотно подлинным Гойей или нет: характер и направление мазков можно сравнить с теми, что были нанесены на сертифицированные картины Гойи; полотно можно подвергнуть углеродному датированию, чтобы установить, соответствует ли краска соответствующему периоду времени, и можно сослаться на исторические записи, в которых упоминается тот или иной заказ картины. Вопрос может быть трудноразрешимым, но он разрешим, по крайней мере, в принципе, поскольку существует понимание того, какие факты могут быть приведены в качестве доказательств в пользу или против утверждения, что полотно является подлинной картиной Гойи. Иначе обстоит дело с метафизическими спорами, которые не только трудно разрешимы на практике, но и неразрешимы в принципе.

Представьте себе, предлагает Айер, что два искусствоведа, спорящие об авторстве полотна, принадлежат к двум различным метафизическим школам: идеализму и реализму, и что они начали спорить о том, реальна или идеальна краска на холсте. Реалист утверждает, что краска действительно существует, идеалист — что это идея в сознании. Не существует фактов, которые могли бы доказать, что реалист прав, а идеалист ошибается, или наоборот. В то время как есть факты, которые можно привести, чтобы установить, является ли полотно подлинным Гойей или подделкой, нет факта, который можно было бы привести, чтобы установить, является ли краска на полотне реальной или идеальной. Краска будет выглядеть одинаково, независимо от того, реальна она или идеальна, как отметил Беркли, чтобы развеять опасения, что приверженность к имматериалистической метафизике может потребовать отказа от веры в существование гор и рек (Беркли: Принципы §34). Спор между двумя искусствоведами подобен спору между двумя людьми о том, идет ли на улице дождь. Такой спор можно решить, обратившись к фактам, но нет никаких фактов, на основе которых можно было бы установить, реален ли дождь или идеален, именно потому, что дождь выглядит совершенно одинаково, будь он реальным, как утверждает материалист, или идеальным, как утверждает имматериалист.

Требование того, чтобы утверждения о знании были верифицируемыми, что должны существовать доказательства, которые можно предоставить для обоснования своих взглядов, кажется достаточно разумным; отказ от него привел бы к форме догматизма. Но логические позитивисты также исходили из того, что критерий верификации, принадлежащий эмпирическим наукам, является универсальным критерием смысла, а не критерием, специфичным для некоторых предметных областей, и который просто определяет, что считается подлинной научной гипотезой, а что нет. Они некритически распространили критерий верификации, которым руководствуются эмпирические исследования, на все утверждения (кроме тавтологий), вместо того чтобы признать его эвристическим принципом научных исследований. В результате им также не удалось удовлетворительно ответить на вопрос о логическом статусе принципа верификации, который гласит: «Предложения, которые не поддаются эмпирической проверке, бессмысленны, если только они не являются тавтологией».

Поскольку принцип верификации не может быть легко вписан в юмовскую вилку [Примечание редактора: принцип шотландского философа 18-го века Дэвида Юма], в соответствии с которой все осмысленные суждения должны быть либо эмпирическими суждениями о фактах, либо аналитическими суждениями об отношениях идей — он подозрительно похож на основополагающий принцип позитивистской метафизики. Позитивизм, похоже, не избавляется от метафизики; он просто предлагает другой, натуралистический, вид метафизики. Таким образом, отказ от осмысления логического статуса верификационного принципа — признания его эвристическим принципом, управляющим научным познанием действительности, — не только поощряет форму методологического монизма, отрицающего автономию других форм познания, но и выдает приверженность некритическому реализму, который предполагает, что научный метод раскрывает предельную природу реальности, и тем самым ставит науку в положение, которое когда-то занимала метафизика — как наука о чистом бытии.

Именно эту мысль высказывает Р. Г. Коллингвуд в своем «Очерке метафизики». Коллингвуд отстаивает мнение о том, что принципы, управляющие верификацией утверждений о знании в любой форме исследования, имеют иной логический статус, чем предложения, которые становятся возможными благодаря приверженности этим принципам. Например, индуктивный принцип, согласно которому природа единообразна, а будущее похоже на прошлое, не имеет того же логического статуса, что и эмпирическое обобщение «лед тает, когда температура поднимается выше 0°C». Утверждение о льде — это тезис, который может быть проверен или признан истинным, или ложным. Индуктивный принцип — это предположение, которое не является ни истинным, ни ложным, но делает возможными утверждения о знании, подобные утверждению о льде. Роль философии состоит в том, чтобы раскрыть те принципы, которые управляют проверкой знания в различных областях исследования — то, что Коллингвуд называет «абсолютными предпосылками», — а не выдвигать истинные положения, обеспечивающие фактическое знание, сидя в философском кресле, как своего рода метафизика, которую критиковал Айер. Рассматривая принцип верификации как истинное философское предложение второго порядка, а не как предпосылку научного исследования, позитивизм в итоге выдвигает тот самый вид синтетического априорного утверждения, возможность которого он хочет отрицать.

Причина, по которой Айер является метафизиком вопреки самому себе, как утверждал бы Коллингвуд, заключается в том, что он не признал различия между постулатами и предпосылками, между критериями проверки знания и проверяемыми утверждениями, которые становятся возможными благодаря принятию таких критериев. Возможно, освобождая тавтологию от требования ее эмпирической проверки под страхом потери смысла, позитивизм подспудно признает, что принцип верификации является определяющей, локальной предпосылкой для особой формы (эмпирического) исследования; предпосылкой, которая отличается от критерия верификации, являющегося составной частью точных наук, а не универсальным критерием смысла. Но до тех пор, пока значение исключения для тавтологии не прояснено, принцип верификации играет, пусть даже по умолчанию, роль основополагающего принципа для метафизики иного типа (натуралистической). Если бы значение исключения для тавтологии было полностью осмыслено, принцип верификации мог бы быть признан основополагающим принципом или предпосылкой естественных наук, а не истинным философским предложением второго порядка, определяющим, какие утверждения выражают притязания на подлинное знание, а какие нет.

Кто-то мог бы заключить, исходя из неспособности логического позитивизма избежать той самой метафизики, которую он стремился искоренить, что метафизика неизбежна; что выбор не в том, быть или не быть метафизиком, а в том, быть ли рационалистической метафизикой, на которую нападал логический позитивизм, или натуралистической метафизикой, которой Айер и логический позитивизм тайно привержены. Но вывод о необходимости выбора между рационалистической и натуралистической метафизикой несколько поспешен. Чтобы оставить позади метафизику, которую логические позитивисты стремились ниспровергнуть, не прибегая к натуралистической метафизике, нужно сделать именно то, чего не смогли сделать логические позитивисты в своей спешке избавиться от рационалистической метафизики: признать, что всякое знание, включая научное, опирается на предпосылки и на то, что принцип верификации на самом деле является структурным принципом определенной формы знания, а не истинным суждением.

Следует признать, как отмечал Коллингвуд, что научное знание — это форма познания, имеющая свои собственные отличительные предпосылки; что это наука, в латинском смысле термина Scientia, означающего совокупность знаний с определенным методом и предметом, а не наука или форма знания в том смысле, в котором термин «наука» стал использоваться — т.е. как жаргонное обозначение естественных наук, подобно тому, как термин drink используется как жаргонное обозначение алкогольных напитков (Коллингвуд, «Очерк метафизики»: 4).

Непризнание роли, которую играют предположения в стремлении к научному знанию, придает естествознанию в эпистемическом плане привилегированный статус науки о чистом бытии, которым когда-то пользовалась рационалистическая метафизика; она не избавляется от догматизма, а просто заменяет один вид некритического догматического реализма другим.

Список литературы

Айер, А.Дж. (1934), «Демонстрация невозможности метафизики», Майнд 43 (171): 335-445.

Айер, А. Дж. [1936] (1990), Язык, истина и логика, Лондон: Пингвин Букс.

Беркли, Г. [1710] (2020) «Трактат о принципах человеческого знания», в «Принципах человеческого знания и трех диалогах», Графико Эдишнз.

Коллингвуд, Р.Г. (1940), «Эссе по метафизике», Оксфорд: Кларендон Пресс, пересмотренное издание, с введением Рекса Мартина, Оксфорд: Издательство Оксфордского университета, 1998.